Боевой разворот. И-16 для «попаданца» - Страница 75

Упал, однако, сначала на руки, потом, будто дёрнувшись в предсмертной судороге, чуток откатился, приняв позу с руками за спиной, в которой не сразу бросилось бы в глаза отсутствие ран, крови здесь, кажется, хватает с прошлых разов, не понять, светло вот только от этих чёртовых фар, раздери меня прах, подогнул ноги, подготовившись к броску, замер… Только сейчас ощутив промозглый холод и шероховатую жесткость давно не метёного бетонного пола. Местами липкого. Сейчас должен подойти. Старлей с ТТ. Для контроля. Однако там, у расстрельной команды, какие-то разговоры, из-за работающего движка не слышно. Опа, основная масса утопала. Живём! Может быть…

Шаги. Неторопливые. Остановились метрах в полутора от головы. Далеко. Не достать. В узком – голову поднимать не можно! — секторе обзора над полом видны подошвы хромовых сапог. Начищенных. Ну, ещё хоть чуть-чуть! Сквозь оглушающий гул пришпоренного адреналином кровообращения пробиваются неторопливо произнесённые слова:

— А где это ты научился вот так вот ловко под пули сигать, а, Костик? — голос вроде знакомый. Катюлис!?!

— Это как-то само получается, товарищь старший лейтенант госбезопасности. Не желаете попробовать, а? — поднимаю голову. Действительно. В жестко очерченном светом фар чёрном силуэте угадывается знакомая конфигурация нетамбовского волчары.

— Во-первых, что-то не хочется. Сейчас. Во-вторых, для вас, Константин батькович, просто Альгирдус. Вне службы, разумеется. И, наконец, в-третьих, твоими молитвами, с сегодняшнего дня действительно старший, но не лейтенант, а майор. НКВД.

— Поздравляю. Я ж говорил, присвоят! — поднимаюсь с пола. Сейчас, когда смертная доля миновала – ли? — резко, до озноба ощутил холод ночного воздуха. Бабочки у фар. Мельтешат. Ночные. Мошкара…

— Не присвоили. Вернули.

— Всё равно поздравляю. От всего сердца… Альгирдус.

— Пошли. Простудишься ещё.

Молча миновав полуторку с зажжёнными фарами и обалдевшим водилой, топаем к гостевому домику, который оказался совсем неподалёку. Чёрт, только сейчас вполне ощутил, до чего ж хреново без сапог… в лесу прифронтовом. По дороге, однако, порадовал себя мечтою об использовании этих замечательных кустов и очаровательного в темноте подлеска для подкрадывания с последующим тихим вырезанием. Часовые, как успел на автомате заметить, пока к месту шли, пыхтят, шумно дышат, воняют потом, а кое-где даже самокрутками пыхают, секретов тоже определённо нет, не говоря уж о минах с детекторами – лепота!

Через слабо освещённую прихожую, щуря глаза с темноты, поднимаемся наверх, в недолгий мой приют. В щелях будто случайно приоткрытых дверей ощущаю настороженные глаза, может, и фиолетовые средь них найдутся… впрочем, какая разница. Заскочив в умывальник – раковина эмалированное, овальное зеркало в резной деревянной раме, ручка единственного крана литая фигурная, такие и в наше время встречались ещё по провинциальным гостиницам – и, наскоро умывшись, отправляюсь к себе в тесну каморку. Там расположился уже у крохотного, но с претензией на создание рабочей обстановки письменного столика, даже с лампой – слава богу, не мне в лицо, Катилюс, спокойный, как танк и, кажется, довольный, как слонёнок. Хотя у не убогого сего чухонца хрен разберёшь, что и как. Морда каменная, зенки стылые.

Одеваюсь. Всё, вроде, на месте. Кроме удостоверения. Достаёт из нагрудного кармана, кладёт на стол. Убираю во внутренний. Для прикола вытягиваюсь по стойке "смирно":

— Готов к труду и обороне!

— Готов – эт хорошо. Сейчас, — взгляд на часы, — летишь в Пинск. Вместе с Жидовым. На корректировщике. Берёшь там новую "чайку". Сегодня звонил – в наличии имеются, уже выбирают. Получше. Малюешь на ей любимую свою "ноль-тройку" и – вперёд. Всё.

Встаёт, и в дверь. Я за ним.

— Альгирдус, а как же приговор?

— Пусть подотрутся, башибузуки штабные. Филькиной грамотой. Но ты молодец, что извернулся. Когда совсем уже… Не успевал. Чуть-чуть, но в таких делах… Чуть-чуть не бывает. Пока наверх дозвонился, пока соединили, пока до самого верху дошло, пока доложил… Он… ночью работает. Решение сразу принял. Я бегом – а там уже, слышу, залп.

Остановившись, поворачивается ко мне и с вдруг прорезавшимся грузинским акцентом:

— Эсть мнэние… Эсли ми станем расстреливать личных врагов Адольфа Гитлера, он эдва ли виплатит нам положенные марки. А значит, это било би в висшей стэпени нэразумно и нэпродуктивно.

Неужто в реале процитировал!?! Костик в восторге, мне же жутковато…

— Эсть мнэние… Эсли ми станем присваивать високие звания младшим лейтенантам, бьющим яйца генералам армии, то у нас не станет генералов, а свежеиспечённые лейтенанты едва ли смогут их заменить.

Это уже явно сам. От себя, в смысле. Катюлис.

— Кстати, а кого это я… вот так.

— Много будешь знать – не доживёшь до старости. Впрочем… Жуков – слышал о таком?

— Ну… знакомое что-то, — дурика изображаю. — Какой-то… Из Москвы. Во, этот, ну, ваш, НКВДшный мамлей сказал – начальник Генштаба… Неужто правда? Вот чёрт… Я не хотел!

— Если б ты только мог… представить себе, Костик… КАК я тебе позавидовал, когда узнал. Знать бы заранее, да чтоб выбор был… так может… а потом пусть хоть и вместо тебя, у той стенки. И не я один так, полагаю. Многие б тебе… позавидовали. Живые… и мёртвые тоже, — пауза – Если б узнали. Но узнать не должны. Никто. И никогда. Понял? Генерал ранен. При бомбёжке. Раны, они тоже разные бывают.

— Понял, понял… как не понять… после такого-то.

Идём дальше. Снова тот же автобус. Едем без фар, но шофёр, похоже, дорогу знает, как пять пальцев. Пару раз тормознули у шлагбаумов. Подъехали к штабу. Здесь не спали. Катилюс вышел, что-то объяснил одному из цыриков с винтарём, что у входа. Я тоже вышел – размяться. Альгидас обернулся: